Пять лет назад Беларусь охватили массовые протесты против фальсификаций на президентских выборах. Сотни тысяч людей по всей стране протестовали на протяжении нескольких месяцев, несмотря на насилие со стороны силовиков, аресты политических оппонентов режима Александра Лукашенко и участников демонстраций.
К августу 2025 года, по данным правозащитного центра "Весна", в стране насчитывается более семи тысяч политзаключённых, 2 792 из них уже отбыли срок и вышли на свободу.
Настоящее Время к пятилетней годовщине событий поговорило с несколькими бывшими политзаключёнными об их участиях в протестах, опыте тюремного заключения и о том, каким они увидели мир после освобождения.
"Нужно восстанавливаться и идти дальше". История Антона
"9 августа украли мой голос – начинает рассказ Антон. – Я голосовал за Светлану Тихановскую, как и все в моем окружении. Никто не был за этого усатого е*****а. Вы уж извините, что так грубо, но у меня только негатив к нему и собакам, которые исполняют его приказы".
К этому моменту Антон служил в Воздушно-десантных войсках.
На второй день протестов, 10 августа, он оказался в эпицентре событий. "Я помню, как проезжает "скорая" с открытыми дверями – и по людям стреляют резиновыми пулями. Как дикая охота в Африке", – говорит Антон.
Тогда молодой человек увидел, как в толпе упал мужчина. Несмотря на панику, он прорвался к нему и оказал первую помощь. "У него была резиновая пуля в области паха, такая здоровая, сантиметра три. Я пытаюсь перевязать ранение, а вокруг начинается кипиш, силовики снова начали наступать". На помощь Антону пришли другие, и они перенесли раненого к больнице.
После этого Антон вновь присоединился к протестующим. Напротив них выстроилась цепь силовиков со щитами. К ним из толпы вышла женщина. Силовики схватили её за ноги и руки, но к ней на защиту ринулась группа мужчин. В их числе был и Антон.
"Мы с парнями не выдержали, пошли отбивать девчонку. И в этот момент вылилось всё, что накипело – не только за эти выборы, но и за 25 лет в целом. Наши бабушки с дедушками посеяли это говно, а мы никак от него не можем избавиться. Я ни то что не жалею о своих действиях, я считаю, что тогда надо было ещё жёстче их давить. Но тогда к такому сопротивлению никто не был готов".
В феврале 2021 года Антона задержали и приговорили к четырем с половиной годам колонии усиленного режима.
Как военный, Антон понимал, чего ожидать от тюремных условий и как в них выживать. Он помогал другим понять, как работает система.
"Там есть и такие "компьютерные люди", они по сути жизни еще не видели, психологически неустойчивые. А в колонии главная задача – растоптать и уничтожить тебя как личность".
Антон рассказывает, что его пытались завербовать в "стукачи", склоняли написать прошение об амнистии. Но он отказывался сотрудничать с администрацией.
За четыре с половиной года ему ни разу не разрешили свидания с родными, несмотря на то, что это его законное право. Подобное обращение не было исключением: в белорусских колониях к политзаключённым применяется особый режим, рассказывают правозащитники. Им выносят дисциплинарные взыскания по формальным поводам, лишают передач и свиданий, отправляют в штрафной изолятор (ШИЗО) или в помещение камерного типа (ПКТ).
В колонии заключённые жили в состоянии постоянного холода. "Ты на улице – и тебе холодно, потому что ты всегда в одной и той же лёгкой одежде. Ты спишь – и тебе холодно. Я спал полностью в одежде, в перчатках, в трёх парах носков, в шапке и в шарфе. Всё равно было холодно", – говорит Антон.
Новостей о происходящем в мире в колонию поступало мало.
"Когда началась война в Украине, все всё понимали. Были провокаторы, которые знали, что я за украинцев, кричали "Слава России". Дебил, ты сидишь 15 лет, вообще не знаешь, что происходит, – какая "Слава России”?
Война России против Украины сильно изменила круг общения Антона. Выйдя на свободу, он столкнулся с тем, что некоторые из близких родственников поддержали российскую агрессию. Он полностью прекратил общение с ними: “Я даже не отвечаю на их звонки", – говорит Антон.
С выходом на волю Антон стал ещё сильнее любить Беларусь, её культуру, людей, и даже начал носить майки с национальным орнаментом.
При этом его поразило безразличие общества к политзаключённым. "Люди сидят в тюрьмах, страдают, гниют, а тут жизнь идёт, как будто всем наплевать вообще, – рассказывает Антон. – При выходе мне дежурный говорит, мол, "Забудь". Он на меня смотрит, а у меня в глазах – кровь. Я видел, как в людей стреляли, как пацанов топтали. Я не забуду – это моя история".
Антон говорит, что адаптация к жизни на свободе прошла быстро. Он записался на всевозможные медицинские обследования и получил ту помощь, которую в колонии ему отказывались предоставлять. Но в первое время, признается Антон, его преследовал необъяснимый страх.
"Когда я ехал домой, я понял, что боюсь людей. Не знаю, как это объяснить, просто боязнь людей – настолько я выпал из социума", – говорит он.
Когда Антону дали телефон, он не понимал, как им пользоваться. "Я чувствовал себя, как моя бабушка. Помню, когда мы ей купили телефон, и как она в него жёстко пальцами тыкала. А я стал таким же – даже не знал, как его держать".
Несколько месяцев назад Антон выехал из Беларуси и сейчас проходит курс реабилитации в санатории. У него серьёзные проблемы со спиной и шеей – последствия многолетних переохлаждений и отсутствия медицинской помощи в заключении. Поддержку и возможность восстановления он получил через инициативу "Вольныя".
Руководительница проекта Вероника Степанович рассказала Настоящему Времени, что такие случаи нередки. Большинство бывших политзаключённых выходят на свободу с ослабленным здоровьем, хроническими заболеваниями и потребностью в комплексной реабилитации. Запрос на оздоровление – второй по популярности после финансовой поддержки.
После реабилитиации Антон планирует искать работу. "Если с работой не получится, поеду во Французский Иностранный Легион", – говорит Антон.
Обращаясь к белорусам, Антон говорит, что важно не терять надежду. "Пять лет назад мы сделали так, что у него до сих пор голова шатается, – говорит он. – Сейчас нужно восстанавливаться и идти дальше".
"За 2,5 года я ни разу не была одна: ни в туалете, ни в душе". История Инны
В августе 2020-го Инна (имя изменено из соображений безопасности) работала в международной компании и строила карьеру. Когда вспыхнули протесты, она осознавала риски, но оставаться в стороне не могла.
"Я считаю, я всё сделала правильно. Иначе я не смогла бы чувствовать себя комфортно", – говорит Инна.
Девушку задержали прямо на работе и привезли в СИЗО на Володарского. Там ей объяснили, что уголовное дело возбудили из-за фотографии в Тиндере с протестов – видимо, кто-то из пользователей на неё донёс, говорит Инна. В СИЗО она провела 15 суток.
"Политзаключённых помещали в определённые камеры. Они были где-то пять квадратных метров, и в среднем там было 15 человек. Была одна ночь, когда нас там было 21 человек. Я провела эту ночь стоя. Некуда было даже сесть", – рассказывает Инна.
Чтобы пережить это, она представляла, что СИЗО – это спринтерская дистанция: нужно мобилизовать все силы, чтобы продержаться. А колония – уже марафон, там силы надо экономить, не растрачивать их на агрессию или споры.
В колонии действовал чёткий режим: подъём, перекличка, фабрика, возвращение в отряд, просмотр телевизионной "пятиминутки" и всё по новой.
Инна объясняет, что каждый ресурс в колонии ограничен и требует усилий. Один чайник на всех – и минимум сорок человек идут пить чай после смены, потому что есть печенье и хочется просто передохнуть. Начинается очередь, люди ходят по всей кухне в поисках кружки или свободного места. Умывальник, стол, стул – всё общее, и всё приходится "добывать". Столов – шесть, а людей – 40. Повседневная жизнь превращается в постоянную микроборьбу за доступ к элементарным вещам. Поэтому женщины в колонии всегда уставшие, напряжённые и раздражённые, говорит она.
Инна считает, что это не побочный эффект отбывания срока в колонии, а целенаправленная стратегия:
"Режим внутри построен таким образом, чтобы человек вообще не думал. Чтобы у него не было вообще на это сил. Чтобы голова кружилась от решения бытовых проблем".
На два года женщинам выдавалось одно форменное платье плохого качества. Через несколько месяцев они превращались в лохмотья, в них появлялись дырки, и годились они только на половые тряпки. Стирать их можно было раз в неделю.
"Выглядели и пахли мы все отвратительно. Отношение к нам было соответствующее. Я думаю, проще относиться плохо к человеку, который плохо выглядит".
Девушки работали в швейном цеху – шили брюки для МВД, ОМОНа, российской армии.
"Я раньше не понимала, почему их штаны всегда так плохо сидят: как мешок с водой,-- говорит Инна. – Поработала там и поняла. Если в процессе шитья у кого-то ломалась иголка, её не доставали".
Условия в колонии не предусматривали никаких норм гигиены для женщин. У осужденных было лишь 15 минут в неделю на то, чтобы помыться. Некоторые освежались у раковины в камере, но это могло обернуться наказанием:
"Если у тебя с кем-то портились отношения, на тебя могли донести. Это вообще любимое развлечение – наказать за душ", – говорит Инна.
Несмотря на постоянную борьбу за выживание, самое сложное было не это. Самое тяжёлое для Инны – полное отсутствие уединения и личного пространства.
"За два с половиной года я ни разу не была одна: ни в туалете, ни в душе, ни в камере".
Инна рассказывает, что когда она вышла на свободу, не замечала за собой серьёзных изменений. Её мозг как будто заблокировал воспоминания о колонии.
"Наверное, это какая-то психологическая реакция. Жизнь просто разделилась на до колонии и после".
Первое время она по привычке проверяла, есть ли на голове косынка. Но спустя неделю это прошло, как и привычка просыпаться в шесть утра. "А я надеялась, что стану более продуктивной", – говорит Инна.
Единственное, что она за собой замечает, – это новая привычка покупать про запас. В колонии никогда не знаешь, какие продукты будут, а каких нет.
После освобождения Инна испытывала острую потребность восполнить информационный вакуум, в котором находилась всё время заключения. Первое время она активно читала новости, следила за событиями, изучала правовую литературу. Но постепенно информационный голод утих, и она вернулась к привычному для себя ритму.
Руководительница проекта "Вольныя" Вероника Степанович отмечает, что возвращение к гражданской жизни после заключения, особенно для тех, кто оказался в изоляции до начала полномасштабной войны в феврале 2022 года, требует внимания. В организации стараются учитывать это и заранее готовят родственников к встрече с близкими. Кто-то, как Инна, стремится сразу погрузиться в информационное поле, а кто-то, наоборот, избегает новостей и нуждается в более мягком вхождении в изменившийся мир.
На работу Инна вернулась всего через неделю после выхода на свободу. Говорит, что ничего из изменений в мире её особенно не впечатлило. Напротив, она ожидала большего от технологий: "Я думала, искусственный интеллект всё захватил, как в "Назад в будущее". А кроме ChatGPT, ничего и нет".
"Каждые два часа людей выводили из камеры в наручниках, наголо раздевали". История Артёма
Артём (имя изменено из соображений безопасности) родился и вырос на востоке Украины. В начале 2010-х он был на отдыхе, где познакомился с белорусской девушкой, своей будущей женой. Ради неё он решился переехать в Беларусь.
"Уже когда я собрал сумку, решил погуглить, что это вообще за страна. Читаю статью в Википедии. Смотрю – президентская парламентская республика. А в конце статьи ссылка на документальный фильм "Крестный батька".Начинаю смотреть: убийства журналистов, оппозиционеров, человек у власти уже чёрт знает сколько. Потом включаю второе видео – протесты с "площади". Известное видео: там люди кричат "Жыве Беларусь", и их начинают жестоко избивать. Кричат женщины, дети. И я тогда подумал: "Меня там посадят?"
Несмотря на опасения, Артём переехал к жене в Минск. К 2020 году он полностью интегрировался в общество и чувствовал себя частью страны.
Когда начались протесты против фальсификаций на выборах, он активно влился в движение. Для него это был не только вопрос морали, но и борьба за лучшее будущее для своих детей.
"Было тяжело и ходить на работу, и сражаться. Но приходишь домой и чувствуешь приятную усталость. Не выходить – это как убить в себе человеческое", – говорит он.
Артёма арестовали в первую неделю протестов. Он провёл в спецприемнике на Окрестина 10 месяцев. "Это была голодная тюрьма", – говорит он. Зимой в камерах было очень холодно, потому что окна деревянные.
Армейский опыт помог ему адаптироваться, но для многих оказавшихся "на сутках" это стало тяжёлым испытанием.
"Каждые два часа людей выводили из камеры в наручниках, наголо раздевали, забирали вещи и давали команду бежать в другую камеру. Они хватают свои вещи, голые, босиком бегут туда. До этого там сидели алкоголики, которые не попадали в туалет – у них была и диарея, и ещё много чего. И вот людей загоняют туда босиком, без тапок. Проходит время, а людям тоже нужно сходить в туалет. И вот так их унижали 10 суток – за комментарии, за лайки", – говорит он.
Артём подчёркивает, что "сутки" в изоляторе – это серьёзная травма. Многие не справляются с этим опытом сами и нуждаются в психологической помощи. "Люди полгода назад как освободились после 10 суток – до сих пор с кошмарами, потому что это удар по психике, на самом деле", – говорит Артем.
Об особо жестоких условиях содержания на "сутках" и их последствиях на психику говорит также Вероника Степанович: "То, что происходит с человеком, даже после 10–15 суток в заключении, в белорусской тюрьме, это уже не даёт ему возможности дальше двигаться".
Однако многие не обращаются за профессиональной помощью. В белорусском обществе всё ещё силён стереотип, что идти к психологу – значит признать "слабость", объясняет Степанович. Некоторые политзаключённые отказываются от поддержки, считая, что справятся сами.
В колонии Артёма не раз настигали мысли о суициде. Особенно тяжёлым был предновогодний период. Отопления не было. Командование требовало строгого соблюдения формы одежды. Любые дополнительные носки или поддёва под футболкой могли обернуться наказанием для всего отряда.
"Я понимал, что лучше мерзнуть. Нас выводят на улицу, и через три минуты тебя трясёт. Ботинки с резиновой подошвой самого низкого качества – ноги моментально леденеют. И ты стоишь так минут сорок, уже не можешь собой совладать, тебя всего колотит. А впереди стоит ёлка, разноцветная, вся в гирляндах, с надписью "С Новым годом!" И рядом со мной стоят эти зэки, стоят политические, и эта ёлка. И если бы тогда кто-то сказал: "Кто готов на расстрел?" – я пошёл бы самым первым", – делится Артём..
В те дни его посещали мысли броситься на колючую проволоку. Спасло письмо от жены: "Она тогда меня поддержала, напомнила, что ждёт сын. И мозг уже начинает искать пути выхода, он хочет жить".
В начале 2022 года Артём вспоминает, как в колонии показывали новости, где Лукашенко говорил, что "никакой войны не будет".
"Через пропаганду можно было понимать, что более-менее происходит, вытягивая по ниточке. Тогда я и понял, что война будет".
Он просил администрацию позволить ему связаться с семьёй в Украине и предупредить их, но получил отказ. Спустя несколько дней услышал: "Ты видел, там Киев бомбят".
"У меня в тот момент ноги стали просто ватные. Было жуткое желание, чтобы меня сейчас же освободили и я мог поехать туда", – вспоминает Артём.
На свободу он вышел в 2024 году. Оглядываясь назад, он считает, что в 2020-м протесты не могли серьёзно изменить ситуацию:
"Если бы силовой блок перешёл на нашу сторону, то зашли бы русские и рубили бы всех, как капусту".
Артем считает, что протесты 2020 года нельзя рассматривать в логике немедленного успеха или поражения. По его словам, это было лишь начало – болезненное, но необходимое.
"Кто-то говорит: мы проиграли. Мы даже не понимаем — проиграли или нет. Может, это станет ясно через пять, пятнадцать лет, а может, только нашим детям через пятьдесят. Мы просто были у самого начала пути", — говорит он.
Для Артема этот опыт был частью "исторического взросления нации". Общество должно было пройти через эту травму, чтобы увидеть возможность другого будущего:
"Возможно, нам нужно было получить такую прививку будущего, о котором мы тогда даже не подозревали. Чтобы понять, что можно иначе – нужно было это пережить".
